Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Опустилась темнота. На Новый год, когда о нем вспомнили, к нам приползли танкисты, принесли спирт. Разлили. Рассказывают… По связи на них вышли чеченцы. На их, танкистской, волне сказали: «Ну что, Иван, отметь Новый год десять минут. А потом по новой…» Без десяти минут двенадцать 31 декабря 1994 года до пяти минут первого января 1995 года была передышка. Опрокинули чуть-чуть спирта. После этого начался массированный минометный обстрел. От другого вида оружия можно укрыться. От падающих мин – нет. Оставалось уповать на судьбу.

Обстрел длился часа два. Полностью деморализованные, мы все же удержали свои позиции. Чеченцы не смогли пробиться к нам, даже осыпая минами. Мы вывели всю технику на прямую наводку. И она стреляла в направлениях, без целей. Два часа такого противостояния! Минометы прекратили огонь. Пошли перестрелки. Видимо, произошла перегруппировка чеченских сил и средств. Стали работать наши и чеченские снайперы. Так до утра.

III.

Из Грозного мы снова уходили колонной. Шли змейкой. Я не знаю, где, какое было командование. Никто не ставил задачи. Мы просто кружили по Грозному. Наносили удары – там, там. А нас обстреливали. Колонна действовала как бы отдельными вспышками. Колонна могла стрелять по какой-то легковой машине, едущей в трехстах метрах от нас. Никто, кстати, не мог попасть в эту машину – люди были настолько переутомлены.

И вот колонна начала сворачиваться, уходить. Пехота выходила комом, хаотично. В этот день мы, десантники, не получили никакой задачи. Но я понимал, что мотострелков никто, кроме нас, не прикроет. Все остальные были просто не в состоянии. Часть моих людей грузилась, другая вела стрельбу в направлениях – прикрывали отход. Мы выходили последние.

Когда покидали город и снова прошли этот проклятый мост, колонна встала. У меня автомат от грязи, набившейся в магазины с патронами, заклинило. И тут голос: «Возьми мой». Я опустил глаза в раскрытый люк бэтээра – там лежал тяжело раненный прапорщик, мой друг. Он, насколько мог, протянул мне автомат. Я взял, а свой опустил внутрь люка. Начался очередной обстрел наших подразделений с нескольких направлений. Мы сидели, прижавшись к броне, отстреливались как могли… Истекающий кровью прапорщик снаряжал пустые магазины патронами и подавал их мне. Я отдавал приказы, стрелял. Прапорщик оставался в строю. Он белел от большой потери крови, но все равно снаряжал магазины и все время шептал: «Мы выйдем, все равно выйдем»…

В этот момент так не хотелось умирать. Казалось, еще несколько сот метров, и мы вырвемся из этого огненного котла, но колонна стояла, как длинная, большая мишень, которую на куски кромсали пули и снаряды чеченских орудий.

Мы вышли 1-го января. Был какой-то хаотический сбор отчаявшихся людей. Чтобы всем собраться на месте сбора, такого не было. Ходили, бродили. Потом все же поставили задачу. Стали собирать раненых. Быстро развернули полевой госпиталь.

На моих глазах из окружения вырвался какой-то бэтээр. Просто вырвался и мчался в сторону нашей колонны. Без опознавательных знаков. Без ничего. Он был расстрелян нашими танкистами в упор. Где-то метров со ста, ста пятидесяти. Наши наших же расстреляли. В клочья. Три танка разнесли бэтээр.

Трупов и раненых было столько, что у врачей развернутого полевого госпиталя на органосохраняющие действия не было ни сил, ни времени!

Мои солдаты – десантники, у кого осколок был в бедре, у кого в заднице, у кого в руке, не хотели в госпиталь. Приводишь их, оставляешь. Через пять минут они снова в подразделении, снова в строю. «Я, – говорит, – не пойду назад. Там режут только так! Вырывают все! Кровь, гной везде. Где без обезболивания, где как…»

Пошли подсчеты. Очень много людей осталось там, в Грозном, многих бросили на поле боя. Своих я всех вывез, еще и часть пехотинцев, которых успел. Остальные? Было брошено немало людей. Восточная колонна выстрадала и это…

Своих раненых я не отдал. Выбор был: либо ждать до вечера вертушку – должна была прийти. Либо колонна уходила с убитыми и частью раненых в грузовых машинах. Прекрасно осознавая, что в тылах у нас остались боевики, я раненых не отдал, а стал ждать вертолет. Хотя тяжелые были…

Так и получилось. Первая колонна с раненными под Аргуном была полностью уничтожена. Расстреляна боевиками. Под вечер прилетели вертушки, погрузили раненых, убитых, сопровождающих. И ушли… Мои легко раненные отказались от эвакуации, остались в подразделении. Наша сводная группа из офицеров и солдат была практически небоеспособна: двое убитых, трое тяжело раненных, остальные контуженные, легко раненные.

Группировка, как могла, окопалась, представляя из себя небольшое соединение людей. Как потом говорили, в Грозном Восточная колонна потеряла около шестидесяти процентов личного состава только убитыми.

Обстреливали уже не сильно, но продолжительно. Мы отошли еще на несколько километров. Третьего января 1995 года по специальной связи мне был отдан приказ о возвращении группы в Толстой Юрт на замену. Там нас ждали другие подразделения нашей части.

IV.

Когда мы вышли в Моздок, нераненные офицеры были назначены сопровождающими к десяти недавно погибшим офицерам и солдатам одной из рот нашей части. Мы полетели в Ростов-на-Дону. Там, в будущем Центре погибших, как раз первую палатку поставили.

Летим. Трупы в фольгу завернуты, на носилках лежат. Потом надо было найти своих. Опознать. Некоторые из убитых уже несколько дней лежали в палатках. Солдаты, назначенные на обработку тел, сидели на водке. Иначе рехнешься. Офицеры порой не выдерживали. Здоровые с виду мужики падали в обморок. Просили: «Сходи! Опознай моего».

Это была не первая моя война. Заходил в палатку, опознавал. Я сопровождал прапорщика нашей части. Достойного человека. От него остались только голова и тело. Руки, ноги были оторваны. Пришлось не отходить от него, чтобы никто ничего не перепутал… Опознал, а бойцы отказались моего прапорщика одевать. По нашему десантному обычаю погибший должен быть одет, чтобы тельняшка… Ну, все, что полагается: трусы, камуфляж… Берет должен быть сверху на гробу. Солдаты отказывались одевать разорванное тело. Пришлось взять палку и заставить людей. Одевал вместе с ними… То, что осталось… Все равно одели. Положили в гроб. Я еще долго от него не отходил, чтобы не перепутали. Ведь я же вез родным – сына, воина.

А того солдата-связиста, которого стволом танка придавило, – он был представлен к медали «За отвагу», – так и не наградили. Потому что в штабе группировки ему написали, что травма получена не в результате боевых действий. Такие бюрократические, поганые закорючки. Это оборотная сторона войны. Как и проблема списанного на войну имущества. Это и не дошедшие до Чечни миллионы денег, повернувшие или застрявшие в Москве. Оборотная сторона войны на совести тех, кто сидит в пиджаках и галстуках, а не тех, кто воюет.

Обидно за то, что тебя годами учили в военном училище, потом ты с фанатизмом обучал «науке побеждать» личный состав своей роты, верил в непобедимость нашей тактики ведения боевых действий, в методы выживания, привитые нам на специальных занятиях, служил, гордился своим родом войск – и все зря. На этой войне нас попросту сделали мясом. Как в песне поется: «…Не надо мясо делать из нас, а после искать виноватых. Нам важно, чтобы четко звучал приказ и не сомневались солдаты…»

Все мы – от рядового до генерала – выполнили отданные нам приказы. Восточная группировка решала задачу, поправ все правила (написанные кровью) ведения боя в городе. Она изобразила мощный и несуразный удар федеральных сил, стремительно вошла в Грозный, держалась как могла и, растерзанная, разгромленная, также стремительно вышла из города. А где-то совсем рядом в это же время погибала еще одна группировка, поменьше численностью – «Майкопская бригада», заходившая в город с другого направления.

А высший командный состав – выпускники академий? Они знали, как воевать. Знали, что город берется от дома к дому, от куска к куску. Завоевывается каждый пятачок. Так брали Берлин. По Грозному, скорее всего, сверху был жесткий приказ – сосредоточенный только на временном промежутке. Дескать, это надо взять завтра, другое послезавтра. Не отходить, держаться. Взять. Жесткая постановка задач сверху ставила командных людей в недозволенные для войны рамки. Что такое временной фактор? Данный населенный пункт должен быть взят к пяти часам! А по всей логике боевых действий этот приказ невозможен для исполнения. За назначенное время можно было только подготовиться, сосредоточить средства, провести разведку, уяснить задачу, оценить обстановку, поставить задачу, отдать боевые приказы, наладить слаженность подразделений, радиосвязь, радиообмен, уяснить динамику развития события, определить пути отхода… На это при штурме Грозного времени не давалось. Сегодня пока никто не признает это преступлением… Но человек в больших погонах шел на преступление – против своей совести, против своей морали, губя жизни солдат и офицеров. Безумство. Что же это за командование было? Что за руководство операцией?

А если говорить о пехоте… Еще в Моздоке ко мне подошел солдат, и, видя три лейтенантских звезды на погонах, спросил, как к автомату подсоединить магазин? Из этого случая можно сделать серьезные выводы. И вообще больше ничего не говорить. Солдат подходит не к своему командиру, а видя десантника-офицера, спрашивает, как подсоединить: так или с другой стороны?

На момент начала боевых действий в Чечне армия уже деградировала. У солдат не было не только теоретических, практических навыков. Большинство не имело навыков механических действий, когда солдат собирает, разбирает автомат с закрытыми глазами, умеет выполнять элементарные упражнения. Например, изготовка для стрельбы лежа… Он даже думать не должен – как? Все должно исполняться механически. А у него… хаотичные, необдуманные действия, что я видел и пережил при новогоднем штурме Грозного. Страшные, какие-то полусумасшедшие движения мотострелков, а в руках оружие, извергающее свинец, которым убиваются свои же солдаты…

Касательно наших десантников, то сегодня мы собираемся на день ВДВ, 2 августа. Подходят солдаты, благодарят. «За что?» – спрашиваю. «Спасибо за то, что в два часа ночи мы ползали по асфальту, за то, что на учениях не шли по дорогам, как другие, а ползли через ручьи, падали в грязь, бежали по несколько десятков километров. За это спасибо. Тогда, до войны, мы вас ненавидели. Люто ненавидели. Сжимали кулаки в строю. Готовы были… Радовались бы – случись с вами что-то недоброе. А когда вышли из Грозного и практически все остались живы, сказали «спасибо».

Я помнил их окровавленные, повзрослевшие за несколько дней боев лица. Да, поседевшие, злые, контуженные, раненые, но живые тогда, в 1995-м, разведчики-десантники говорили мне: «Спасибо». А я был счастлив, что они живы.

Звонят теперь…»

Тяжесть воспоминаний не опустила офицера-десантника на житейское дно. Пройдя первую чеченскую кампанию, сделав из нее личные выводы, он снова воюет с духами, уничтожает наемников в горах. Делает то, что хорошо умеет. За его голову ичкерийские боевики обещают огромные деньги, но материнские молитвы хранят этого русского воина, по-прежнему верящего в справедливость и…в боевую учебу, без которой армия – не армия, а собрание обреченных на смерть людей.

Один из многих тысяч офицеров, благодаря которым Россия не сгинула, он неприметен в толпе, в московской подземке. И в этом его преимущество. Ничего не требуя от Отечества, исповедуя мысль: «Кто на что подписался», этот офицер – за ответственность, за умение государства спросить с тех, кто уполномочен на стратегические решения. Ни у государства, ни у друзей, ни у суженой он не попросит любви. Но – потребует ее для тех, кто погиб за Россию.

2000 г.

«Это звезды или волчьи глаза?…»

Еще несколько каменных, выщербленных ступенек, железная дверь – и я… на войне. А чтобы быть точным, на грозненской крыше превращенного в крепость здания, где размещается ГУОШ – Главное управление объединенного штаба МВД России. Там, на оставленных внизу этажах, кипит своя напряженная военная жизнь: в кабинетах горит яркий свет, офицеры стоят у карт, работают с документами, отчитываются о дневной работе. А мне надо на крышу, на пост N 37, чтобы побыть с бойцами тюменского ОМОНа. Им, конечно, куда интереснее, если бы ночное дежурство с ними разделил свой, тюменский, пишущий. Я-то в их краях не бывал. Зато, историк в прошлом, я знаю, какой была казачья крепость Тюмень, когда казаки миролюбиво поладили с Маметкулом, племянником непримиримого врага Ермака – Кучумом. Да так, что в сражениях Ивана Грозного в Лифляндии Маметкул водил в бой левое крыло русской конницы. Впоследствии и Шамиль, умный вождь, оценил русскую военную дипломатию.

Шагнув на охраняемую крышу ГУОШа, я, как на машине времени, переместился далеко назад, в XVI–XIX века, когда недоброжелатели России язычески, как Богу, поклонялись свободе, на самом деле оставаясь вассалами крупных, враждебных нам государств, использующих малые народы в личных стратегических целях. Разве в конце XX века такое не происходит в Чечне?

Вот такие мысли роились в голове, когда я с провожатым-бойцом тюменского ОМОНа шел по крыше на пост N 37, где меня встретили с сибирским спокойствием и на таком открытом месте, словно мы были не на объекте, обстреливаемом каждую ночь. Перебрасываясь традиционными при первой встрече словами, я мысленно недоумевал по поводу малого количества людей на посту, который прозвали «глаза и уши ГУОШа». Но, когда первая чеченская осветительная ракета со змеиным шипением взмыла в небо, а мы пригнулись, в залитом светом пространстве обнаружилось, что мы далеко не одни. Меня представили старшим группы, а остальные бойцы в это время «держали» службу, контролируя сектора обстрела – наблюдением и подслушиванием. Несмотря на видимую бдительность дежурных огневых средств, старшие поста Александр и Сергей через равные промежутки времени тоже брали в руки приборы ночного видения.

Ночью в Грозном, как и по всей Чечне, все точки компактного пребывания российских военных, от блокпостов до ГУОШа, один к одному – те, знаменитые в истории, крепости сибирских землепроходцев и воинов Ермолова, князя Барятинского. Когда только солнце уходило за Иртыш, а на Северном Кавказе – за Терек, казаки, стрельцы, драгуны, егеря – крепостные ворота на засов и к бойницам – отстреливаться от мстительных всадников Кучума, Шамиля, Байсангура Беноевского.

В дудаевской Чечне пропагандистская работа среди простого народа, как и в период кавказских войн XIX века, построена на ненависти к России и русским. «Коварней и подлее нет народа», – поют чеченские барды, вспоминая походы ермоловских батальонов в горы, проецируя ту, былую, ненависть на сегодняшний день. В современной идеологической войне дудаевской пропагандой эксплуатируется только месть за людские потери Чечни от кавказских войн и сталинского выселения.

Чеченские пропагандисты, возвеличивая «месть» за былое, не жалеют свой народ. Дудаев, нуждаясь в резервах, тыкал пальцем с экрана телевизора, говоря: «Сколько ты, чеченец, будешь прятаться за бабью юбку? Бери автомат и мсти за невзгоды, которые последние столетья переживала Чечня».

У телевизора вечерами обычно вся семья. И её глава, крестьянин, пристыженный своим президентом, бросал дом, поле и уходил умирать за финансовые интересы лидеров Ичкерии.

Для чеченца 19-й век – это было вчера. Историческая память чеченца – опасная тропка к малодоступной горной вершине. И Дудаев идет по ней, как языческий вождь, принося в жертву свой народ. Правду гласит чеченская поговорка: «Ружьё убило одного, а язык – тысячу».

Ладно скроенный – срочную он служил в ВДВ, – в каждом жесте обстоятельный сибирский «стрелец» Александр, наблюдая за близкими жилыми домами, сказал мне: «Какие мы оккупанты? Разве оккупанты позволяют себя безнаказанно убивать? Нам позволено открывать огонь только по видимым целям».

Да, ни одна армия мира не разместит свой воюющий штаб на территории, вплотную окруженной жилыми домами. Людей или выселят, или на время боев не разрешат вернуться в свои квартиры.

Чеченские боевики здесь, в Старопромысловском районе, ведут огонь чаще всего из заселенных пятиэтажек.

– Ну, и где они, видимые цели? – спросил я Сергея с Александром.

Словно в ответ на мой вопрос, по российскому блокпосту там, в черном мареве, за полуразрушенными домами, почти сдвоенно, невидимые, пальнули чеченские гранатометчики. Следом татакнули пулеметные очереди.

– Ответили бойцы внутренних войск, – сказал Сергей.

Над нашей головой было малозвездное небо, подсвеченное редкими зарницами осветительных ракет. Вперемешку то высились остовы разбитых домов, то лезли в глаза заселенные людьми хрущевские пятиэтажки с освещенными окнами. Мы сидели на плоской крыше, начиненной оружием. Мою спину холодил АГС, смотрящий стволом туда, где только что проявили себя дудаевцы. Наши лица были иссиня-черные, как бы закамуфлированные главной краской ночи. С четырех сторон света то, давая пламя, то, искрясь и опадая, мерцали редкие, давно не затухающие пожары.

– Мы как на гигантской сковородке, – сказал я, намекая на плоскоту крыши, на чугунную темноту вокруг, тыкая пальцем в освещенные мелким, языкастым пламенем север, юг, запад, восток.

Со мной молчаливо согласились, уточнив, что огню под этой сковородой дудаевцы не дадут потухнуть ни на минуту.

Вдалеке снова автоматные очереди, и пули на излете с каким-то даже вежливым свистом чиркают левее от нас.

«Успех ночного боя, – помнил я, – зависит от того, насколько тщательно он подготовлен в период организации обороны в светлое время». Я знал, что ГУОШ тщательно подготовлен к круговой обороне, что все подступы к зданию простреливаются фланговым и перекрестным огнем. И что даже если противник чудом прорвется к стенам здания, он для начала нарвется на минные поля, на другие сюрпризы, а потом его все равно добьют оружейным огнем. Именно знанием, что так будет, я объяснял себе абсолютное спокойствие тюменцев Александра и Сергея, с которыми подходило время прощаться…

Сменяясь, ребята уходили со словами, что сегодня на удивление тихо. Шутили: «Может, вас, журналиста, испугались. Не захотели попасть в газеты».

Пришли Олег, Наиль, Гена, Андрей – такие же уравновешенные, в каждом жесте опытные, обстрелянные, потомственные «стрельцы».

– Спартак – чем-пи-он! – в той стороне, куда смотрит ствол АГЭЭСа, кто-то отбивает из пулемета Калашникова.

– Это Клепа! Чеченец! – восхищенно смеются такому умению ребята. – Этого поклонника «Спартака» мы давно знаем.

Автоматные, пулеметные, гранатометные дуэли идут в стороне от ГУОШа. Почему? Может, собровцы почистили округу, и те, кто с большой интенсивностью обстреливали ГУОШ, убиты? Тайная и явная война вокруг Главного управления объединенного штаба МВД России не стихает ни на день. Выбьют, захватят одних – другие боевики не оставляют без внимания это здание на Ладожской, 14.

Свою пулю никогда не услышишь, – говорит мне Геннадий. Срочную службу он прошел в 405-м горно-альпийском батальоне. Я смотрю на него с нескрываемым уважением. Отец Гены – военный, жена и тёща – милиционеры. Парень вспоминает о них с любовью.

– Сегодня у Гены день рождения, – неожиданно произносит Андрей. – Ему пошел двадцать пятый год.

Поздравляя Геннадия, я мучительно вспоминаю, где же я встречал своё двадцатичетырехлетие. И не могу вспомнить. Чеченцы тем временем отсалютовали в нашу сторону тремя – одна за другой – осветительными ракетами. Мы ложимся ниц на брезент.

В прибор ночного видения «Ворон» обнаруживаются мириады звёзд. Их далекая красота оставляет равнодушными. Здесь, на крыше ГУОШа, от их холодного, зеркального света нам никакого толка. «Это звезды или волчьи глаза?» – вспоминается стихотворная строчка. «Почему, – думаю я, – сидящие рядом и напротив бойцы тюменского ОМОНа не говорят об опасностях своего боевого дежурства, о дудаевских снайперах? Почему ребята передвигаются по крыше, не особенно пригибаясь? А через опасные участки иногда проходят демонстративно в полный рост? Подчеркивают, кто в доме хозяин? Но война, я знаю, это балет случайностей. Нет гарантии, что именно сейчас тебя не выцеливают в ночной прицел. «Что же это такое?» – спрашиваю. И в ответ: «Будешь тут трусливой мышкой бегать, своя «крыша» быстро поедет».

– В Чечне мы не первый раз. Здесь, на крыше ГУОШа, мы вроде на отдыхе, – говорят ребята, бывшие десантники, пограничники.

«Ничего себе отдых, – думаю. – Под навесным огнем из подствольных гранатометов». Неразорвавшиеся гранаты из чеченских подствольников я не раз видел во дворе ГУОШа. Через ночь, а то и каждую ночь идут возле ГУОШа снайперские дуэли, в которых омоновцы иногда вроде живцов – это когда по снайперам работают собровцы.

– В январе под Хасавюртом мы с боем брали не одну высоту. В августе помогали выбивать «духов» из Аргуна.

– На одной из «зачисток» нашли раненую в живот молодую чеченку. По причине бедности её не взяли в чеченскую больницу. Первую помощь ей оказал наш отрядный доктор.

– А еще был случай. Пошли мы на пасеку. Осмотрелись. Из всех ульев вылетают пчелы, а из одного нет. Вскрыли. Там два автомата, две гранаты «Ф-1» и заряд к РПГ. Хозяин пасеки упал на колени: «Не забирайте оружие. Оно чужое. Придут боевики, зарежут за то, что не сумел сохранить!».

– Таких случаев много, боевики прячут стволы у безобидных людей.

– Уже глубокая ночь, а окна многих домов горят. Почему? – спрашиваю.

– То мера предосторожности и миролюбия.

– Сегодня хорошая, спокойная ночь, – говорит мне Геннадий.

– Просто «духи» решили не отравлять тебе день рождения, – я пытаюсь шутить в ответ. Мне неожиданно кажется, что тюменские омоновцы вроде как-то неловко себя чувствуют. На опасный объект пришел журналист, а в их сторону ни разу не выстрелили. И я говорю, что несказанно рад, что по нам не ведут огонь.

Прохлада и сырость чеченскими змейками давно неприятно холодят тело. Город спит или не спит? Непонятно. Кругом вязкая, промозглая темнота. Местные жители на ближайшем базарчике говорили, как они боятся наступления ночи. Потому, что за дверями их квартир кто-то еле слышно начинает ходить, открываются и закрываются чердаки, скрипит под ногами битое стекло. «Кто ходит? Не знаем. Может, убиенные души, а может, боевики».

Все здесь в Грозном лукаво-обманчиво. Многое нужно воспринимать с точностью до наоборот.

Домой, в «будку» пресс-центра, я, обозреватель газеты «Щит и меч» МВД РФ, уходил, когда откричали свои предутренние песни грозненские петухи-долгожители. На удивление, их, переживших бомбардировки и уличные бои, оказалась целая вокальная группа. Я уходил, отбыв на крыше положенные омоновцам шесть часов, с уверенностью, что и остаток ночи для них пройдет бескровно. Ведь с первым мистическим криком петуха нечистая сила исчезает с городских улиц.

Перед тем как железная дверь, пропуская в тепло, закрылась за мной, Геннадий, встретивший своё 24-летие на крыше ГУОШа, с легкой грустью сказал:

– А наши тюменские петухи кричат куда веселее…

Сентябрь, 1995 г.

Валера - офицер подмосковного спецназа. По долгу службы ему приходится бывать во многих переделках. Чемпион многих соревнований по дзюдо, инструктор рукопашного боя, росту не очень высокого, но сбит крепко и вид имеет весьма внушительный, все время сосредоточен, из породы молчунов.

Через друга разведчика пришел к Православной вере, полюбил паломничества к святым местам - в Переяславский Никитский монастырь, Оптину пустынь, а излюбленным местом стала Свято-Троицкая Сергиева лавра, где он часто исповедовался и причащался, советовался со старцем Кириллом.

И вот третья командировка в Чечню. До этого ни единой царапины, хотя и боевые операции весьма и весьма «крутые». Господь берег русского солдата. Сейчас же до отправки с Казанского вокзала Валера провел двое суток в лавре, исповедовался, причащался, окунался в святом источнике, ночевал же на лаврской колокольне. Напутствуемый благословениями лаврских старцев, Валерий вместе с Борисычем - другом-сотаинником, приведшим его к вере, отправился на электричке из Сергиева Посада в Москву. По дороге Борисыч подарил ему кожаную тисненую иконку Святого Благоверного Великого Князя Александра Невского, с оборота которой был подшит кусочек ткани.

Что это за материя? - спрашивает друга Валера.

Тут надо сказать, что за несколько лет до этого настоятель кафедрального собора г. Новосибирска протоиерей Александр Новопашин вез из Питера благословение владыки Иоанна, Митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского - величайшую святыню Русской земли - частицу мощей победителя Невской битвы и Ледового побоища. Приняв святыню, в дороге батюшка постоянно и благоговейно служил молебны. Многоценные мощи были завернуты в особый плат. Потом, когда мощи доставили в собор, плат этот разделили между прихожанами. Вот частица этого покрова и была подшита к кожаной иконке Святорусского Великого Князя-Воителя Александра. Об этом и поведал Валере его сердечный друг, напутствуя соратника своей самой дорогой святыней, какой до сих пор владел.

В один из дней трехмесячной кавказской командировки воинской части, в которой служил Валерий, от командования поступил приказ: взять штурмом укрепленную в горах базу - около четырехсот боевиков со складами вооружения, снаряжения и провианта. Начальством планировалось в начале провести мощную артиллерийскую подготовку вместе с ударом штурмовой авиации. Но случилось непредвиденное для спецназа: ему не оказали никакой поддержки ни авиация, ни артиллерия.

Выдвигались длинной колонной на бэтээрах ближе к вечеру, чтобы рано поутру прибыть на место. Об этой операции стало известно чеченцам, и в горном ущелье они сами устроили коварную засаду для российских воинов. Колонна двигалась змеей в узком ущелье. Слева - обрыв глубокого ущелья, где далеко внизу шумел горный поток. Справа вздымались вверх отвесные скалы.

Ребята подремывали на броне, было еще достаточно времени до места назначения. Вдруг - гром выстрела прозвучал впереди колонны, и колонна остановилась. Передний бэтээр, на котором ехал командир, густо задымил, через клубы черного дыма прорывались языки пламени. Почти одновременно выстрел из чеченского гранатомета в хвост колонны. Задымил и последний бэтээр. Колонну зажали с обеих сторон. Места для засады лучше не бывает. Наши как на ладони: ни вперед, ни назад. Чечены прячутся за камнями и ведут оттуда интенсивный огонь. Валера спрыгнул с бэтээра за колеса, механически взглянув на часы. И тут началась какофония. Русских буквально начали расстреливать в упор. Практически не было возможности отвечать. Валера подумал, что это и есть, наверное, его последний час, а точнее - минуты. Никогда еще в жизни смерть не стояла так близко.

И тут он вспомнил о благословенной иконке Великого Князя Александра Невского. Лихорадочно достав ее с груди, успел только подумать слова молитвы: «Князь - воин русский, помогай!» И начал креститься. Был на какое-то мгновение в молитвенном забытьи, потом оглянулся, и увидел, что лежавшие рядом спецназовцы, глядя на него, тоже крестятся. И после молитвы начали дружно отвечать на чеченские выстрелы из автоматов и подствольных гранатометов, над головами же дружней заработали бэтээровские крупнокалиберные пулеметы. И тут случилось чудо. Откуда шли сзади колонны, со стороны чеченов, стал стихать огонь. Подобравшись, схватив погибших и раненых - вырвались назад. А были обречены! Минимальные потери: трое убиты, в том числе командир, два механика-водителя, и пятеро раненых. Валерий опять посмотрел на часы; бой продолжался 20 минут, а казалось, что целую вечность.

После боя, когда вернулись на базу, ребята как один говорили: «Господь сохранил». Через 2 дня была проведена ранее намечавшаяся артподготовка. В лагерь боевиков вошли, не сделав ни единого выстрела из автомата или подствольника. Груды навороченных тел вперемешку с бытовым мусором и ни одного живого бандита. Вот такой случай конкретной помощи небесных покровителей русскому воинству.

И в связи с этой историей вспомнилось другое. Есть в Центральной России мотострелковая часть, где духовной жизни священник вел миссионерскую работу. Ребята - и офицеры и солдаты,- стали молиться, исповедоваться, причащаться, вошли в навык утренние, вечерние молитвы, чтение акафистов. Подразделение полка переводят в Чечню. В одном из тяжелых боев взяли в плен трех полевых командиров. Держали взаперти. Когда офицеры и солдаты вставали на молитву, из-за решетки неслась грязная ругань. Но постепенно, видя дух наших воинов, ругани стало меньше. И однажды чечены просят их крестить, дабы и им сделаться воинами Христовыми. Крещенные, они были выпущены на свободу, двое потом вернулись в часть. Мне неизвестна их дальнейшая судьба...

Юрий ЛИСТОПАД

В 1995 году — первая чеченская война. Я подполковник Антоний Маньшин, был командиром штурмовой группы, а соседняя, вторая штурмовая группа была названа именем героя России Артура, моего друга, который погиб в Грозненских боях, накрыв собой раненого солдата: солдат выжил, а он погиб от 25 пулевых ранений. В марте 1995 года штурмовая группа Артура из 30 бойцов на трех БРДМ-ах выполняла штабной рейд по блокированию групп боевиков во Введенском ущелье. Есть там такое место Ханчелак, что переводиться с чеченского — как мертвое ущелье, там нашу группу поджидала засада.

Засада — это верная смерть: головная и замыкающая машины подбиваются, и тебя методически расстреливают с высоток. Группа, попавшая в засаду, живет максимум 20-25 минут - потом остаётся братская могила. По радиостанции запросили помощь с воздуха вертолетов огненной поддержки, подняли мою штурмовую группу, мы прибыли на место через 15 минут. Управляемыми ракетами воздух-земля уничтожили огневые позиции на высотках, к нашему удивлению группа уцелела, только недосчитались Саши Воронцова. Он был снайпером и сидел на головной машине, на БРДМ-е и взрывной волной его сбросило в ущелье метров 40-50 глубиной. Стали его искать, не нашли. Уже стемнело. Нашли кровь на камнях, а его не было. Случилось худшее, он контуженный попал в плен к чеченцам. Мы по горячим следам создали поисково-спасательную группу, трое суток лазили по горам, даже в контролируемые населенные пункты боевиков ночью входили, но так Сашу и не нашли. Списали, как без вести пропавшего, потом представили к ордену мужества. И вы, представляете, проходит 5 лет. Начало 2000 года, штурм Шатоя, в Артурском ущелье в Шатойском районе есть населенный пункт Итум-Кале, при блокировке его нам мирные жители сообщили, что у них в зиндане (в яме) сидит наш спецназовец уже 5 лет.

Надо сказать, что 1 день в плену у чеченских бандитов — это ад. А тут — 5 лет. Мы бегом туда, уже смеркалось. Фарами от БМП осветили местность. Видим яму 3 на 3 и 7 метров глубиной. Лесенку спустили, поднимаем, а там живые мощи. Человек шатается, падает на колени и я по глазам узнал Сашу Воронцова, 5 лет его не видел и узнал. Он весь в бороде, камуфляж на нем разложился, он в мешковине был, прогрыз дырку для рук, и так в ней грелся. В этой яме он испражнялся и там жил, спал, его вытаскивали раз в два-три дня на работу, он огневые позиции чеченцам оборудовал. На нем вживую чеченцы тренировались, испытывали — приемы рукопашного боя, то есть ножом тебя — в сердце бьют, а ты должен удар отбить. У нас в спецназе подготовка у ребят хорошая, но он изможденный, никаких сил у него не было, он, конечно промахивался — все руки у него были изрезаны. Он перед нами на колени падает, и говорить не может, плачет и смеется. Потом говорит: “Ребята, я вас 5 лет ждал, родненькие мои.” Мы его в охапку, баньку ему истопили, одели его. И вот он нам рассказал, что с ним было за эти 5 лет.

Вот мы сидели неделю с ним, соберемся за трапезой, обеспечение хорошее было, а он кусочек хлеба мусолит часами и ест тихонечко. У него все вкусовые качества за 5 лет атрофировались. Рассказал, что его 2 года вообще — не кормили.

Спрашиваю: ”Как ты жил-то?” А он: “Представляешь, командир, Крестик целовал, крестился, молился, — брал глину, скатывал в катышки, крестил её, — и ел. Зимой снег — ел”. “Ну и как?”-- спрашиваю. А он говорит: ”Ты знаешь, эти катышки глиняные были для меня вкуснее, чем домашний пирог. Благословенные катышки снега были — слаще меда”.

Его 5 раз — расстреливали на Пасху. Чтобы он не убежал, ему — перерезали сухожилия на ногах, он стоять — не мог. Вот ставят его к скалам, он на коленях стоит, а в 15-20 метров от него, несколько человек с автоматами, которые должны его расстрелять.

Говорят: “Молись своему Богу, если Бог есть, то пусть Он тебя спасет”. А он так молился, у меня всегда в ушах его молитва, как простая русская душа: “Господи Иисусе, мой Сладчайший, Христе мой Предивный, если Тебе сегодня будет угодно, я ещё поживу немножко”. Глаза закрывает и крестится. Они спусковой крючок снимают — осечка. И так дважды — выстрела НЕ ПРОИСХОДИТ. Передвигают затворную раму — НЕТ выстрела. Меняют спарки магазинов, выстрела — опять не происходит, автоматы — МЕНЯЮТ, выстрела все равно - НЕ ПРОИСХОДИТ.

Подходят и говорят: “Крест сними”. Расстрелять его - НЕ МОГУТ, потому что Крест висит на нем. А он говорит: “Не я этот Крест надел, а священник в таинстве Крещения. Я снимать — не буду”. У них руки тянуться — Крест сорвать, а в полуметре от его — тела их СКРЮЧИВАЕТ Благодать Святого Духа и они скорченные — ПАДАЮТ на землю. Избивают его прикладами автоматов и бросают его в яму. Вот так два раза пули — не вылетали из канала ствола, а остальные вылетали и всё — МИМО него летели. Почти в упор - НЕ МОГЛИ расстрелять, его только камешками посекает от рикошета и всё.

И так оно бывает в жизни. Последний мой командир, герой России Шадрин говорил: “Жизнь странная, прекрасная и удивительная штука”.

В Сашу влюбилась девушка чеченка, она его на много моложе, ей было 16 лет, то тайна души. Она на третий год в яму по ночам носила ему козье молоко, на веревочки ему спускала, и так она его выходила. Её ночью родители ловили на месте происшествия, пороли до смерти, запирали в чулан. Звали её Ассель. Я был в том чулане, там жутко холодно, даже летом, там крошечное окошко и дверь с амбарным замком. Связывали её. Она умудрялась за ночь разгрызать веревки, разбирала окошко, вылезала, доила козочку и носила ему молоко.

Он Ассель забрал с собой. Она крестилась с именем Анна, они повенчались, у них родилось двое деточек, Кирилл и Машенька. Семья прекрасная. Вот встретились мы с ним в Пскова — Печерском монастыре. Обнялись, оба плачем. Он мне всё рассказывает. Я его к старцу Адриану повел, а там народ не пускает. Говорю им: “Братья и сестры, мой солдат, он в Чечне в яме 5 лет просидел. Пустите Христа ради”. Они все на колени встали, говорят: “Иди, сынок”. Прошло минут 40. Выходит с улыбкой Саша от старца Адриана и говорит: “Ничего не помню, как будто — с Солнышком беседовал!”. А в ладони у него ключи от дома. Батюшка им дом подарил, который от одной старой монахини монастырю отошел.

А самое главное, мне Саша при расставании сказал, когда я его спросил, как же он всё это пережил: “Я два года пока сидел в яме плакал так, что вся глина подо мной мокрая от слез была. Я смотрел на звездное чеченское небо в воронку зиндана и ИСКАЛ — моего Спасителя. Я рыдал как младенец, ИСКАЛ — моего Бога”. “А дальше?”- Спросил я. “А дальше — я купаюсь в Его объятиях”, — ответил Саша.

НАЧИНАЛОСЬ ЭТО ТАК

Началось все в начале ноября 1994 года. Пока мы
еще находились в Дагестане, нам объявили, что
скоро выезжаем в командировку на Кавказ, объяснили, что
на территории Кавказа какие-то политические волнения, и
мы должны выполнять роль миротворцев. Нам выдали бе-
лые повязки и сказали, что в случае стычки с населением
не применять никакого оружия, кроме штыка.
В начале декабря 1994 года нас подняли по команде
“сбор” и срочно отправили на территорию Чечни. Прибы-
ли мы туда ранним утром и, как оказалось, находились
около какого-то горного села. Днем нам дали команду “от-
бой”, мы опять сели по машинам и, отъехав несколько
километров, свернули с основной дороги на поле. Здесь
нам дали немного отдохнуть и поесть. После этого нам
пояснили, что мы были посланы сюда для поддержки ос-
новных сил, но оказалось, что прибыли первыми, до нас
здесь никого не было. Мы заняли на поле круговую обо-
рону и стали ждать приказа. Основной дорогой оказалась
трасса Махачкала - Гудермес. Сначала проезжие авто-
мобили останавливались, а люди, чеченцы, сидевшие в
них, выходя, оскорбляли нас, плевались и угрожали. Но
со временем обстановка ухудшилась. На трассе при-
шлось установить блок-пост. Основной задачей было
охранять находящейся поблизости мост.
Однажды утром возле дороги мы увидели большую
толпу людей, они шли прямо на нас. Опять последовала
команда “сбор”, пристегнуть “штык-ножи”. Через несколь-
ко минут мы уже стояли перед огромной толпой. Офице-
рам с большим трудом удалось вступить в переговоры с
ними и договориться не доводить дело до схватки, которая
может плохо кончиться. Военные люди выполняют приказ
и только приказ. И выполнят его любой ценой. Люди ушли.
С этого времени мы уже не надевали белые повязки.
Позже мы узнали, что при переговорах нам дали вре-
мя освободить это место. Но мы этого не сделали и по-
пали в блокаду. Сообщение было только воздушным.
Наше пребывание там было осложнено непривычным
для нас климатом: ночью - заморозки, днем гораздо теп-
лее, но при этом непрекращающийся, пронизывающий
насквозь, ветер. Жили, где придется, я по началу спал в
бронетранспортере. Но когда начались морозы, люки БТР
обмерзли грязью. Потом грузовые вертолеты МИ-26 при-
везли нам материалы, и мы оборудовали себе землянки,
обогреваемые печками-буржуйками. Спать приходилось
по 4-6 часов в сутки. Бани у нас не было, не мылись мы
почти месяц. Правда, потом возле горы обнаружили род-
ник, вбили туда трубу, а сбоку сделали отверстие. Так у
нас появилась хоть какая-то возможность помыться.
Ночами с гор нас обстреливали боевики. Так, стоя в
окопе, я встретил Новый, 1995-й, год, о котором в тот мо-
мент мало кто помнил. Но наши офицеры вышли и ра-
зом запустили сигнальные ракеты, было очень красиво и
очень тревожно.
Время шло незаметно, и только в конце января 1995
года нас заменил Московский ОМОН, но вскоре мы узна-
ли, что почти весь их отряд был разбит нападением че-
ченских боевиков.
Александр Сафонов

БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ

Война. Какой далекой и нереальной она кажется с
экрана телевизора и со страниц газет. Для меня
война началась 29 декабря 1994 года. Тогда, в составе
колонны, наш 276-ой полк направлялся в центр Чечни –
город Грозный. Сидя в боевой машине пехоты, мы весе-
ло шутили и смеялись над тем, что едем на настоящую
войну и что пуля – дура. Но даже не могли себе предста-
вить, куда попадем по приезду. Это сейчас в Чечню мож-
но идти по контракту, а тогда нас, солдат-срочников, да
каких там солдат – юнцов после учебки, никто не спра-
шивал. Приказ, команда, походная колонна… Едем.
Наступление на Грозный – это самый памятный день
в моей “чеченской” жизни. Оно было в новогоднюю ночь
31 декабря 1994 года. Ночь фейерверков и салютов.
Мрачные окрестности города пугали своей зловещей ти-
шиной. Что ждет нас там? На дворе зима. На юге она
такая, как у нас весна. Как сейчас помню, грязь, мокрый
снег. Наша колонна медленно продвигалась по одной из
улиц Грозного. Напряженная тишина, кое-где горят кост-
ры, как будто только что здесь кто-то был. Остановились.
И тут началось…
Непонятно откуда на нас понеслись очереди из авто-
матов и пулеметов. Кругом высотные дома. Темень, глаз
выколи. В этой темноте видны были только следы трас-
серов. Вот по ним и надо было открыть ответный огонь.
Но как это сделать? Ведь мы все, кто в бронетранспор-
терах, кто в машинах пехоты. По приказу начали рассре-
доточиваться. Да какой там! Разбежались кто куда. Спря-
таться негде. С обоих сторон улицы, с разных этажей,
беспрестанная стрельба. Суматоха, неразбериха полная.
Куда бежать, когда кругом стреляют?!
Наше отделение - 11 человек и командир, в составе
которого я был, забежало за угол какой-то девятиэтажки.
Разбив окно на первом этаже, забрались внутрь, огляде-
лись. Вроде никого. Начали стрелять туда, откуда видны
были очереди трассеров. Немного стихло. То ли чечен-
цы выдохлись, то ли наших стало меньше. Слышим при-
каз:
- По машинам! - И снова стрельба из ниоткуда и в ни-
куда. Перебежками добрались до нашей машины. Колон-
не был дан приказ выйти из города. Продержались мы
там часа четыре, хотя, кто там следил за временем. В
этом первом моем бою ранило нашего командира, моло-
дого лейтенанта, скорее всего, только что из института.
Да и вообще, многих своих парней мы тогда не досчита-
лись.
До утра колонна стояла за городом. Потом ее расфор-
мировали на части. И уже следующий решительный шаг
мы сделали вечером 1 января уже 1995-го года, двига-
ясь по трем направлениям к центру – “Белому дому”.
Тяжелым было боевое крещение. Но в жизни ничего
легко не дается. Теперь я это точно знаю.

Сергей Иванов

ДОРОЖИЛИ ДРУЖБОЙ

Службу я проходил в 76-й гвардейской воздушно-
десантной дивизии в городе Пскове.
Наш полк вылетел в Чечню 11 января 1995 года. При-
землились в аэропорту Владикавказа. Там нам выдали
снаряжение и боеприпасы. Из аэропорта колонны отпра-
вились в город Грозный. Я был заместителем командира
взвода и являлся командиром боевой машины десанта.
13 января вошли в Грозный. Картина предстала пе-
ред нами страшная. Кругом лежали множество трупов,
части человеческих тел, их грызли собаки.
Ночью наш полк вступил в бой с боевиками, “брали” Дом
культуры. Мы с другом перебежками продвигались к зда-
нию. Я первым перебежал асфальтированную дорожку, сле-
дом за мной бежали остальные солдаты. В это время меж-
ду нами разорвался снаряд. Меня контузило. Приходя в
сознание, услышал крик товарищей с просьбой о помощи.
Встаю и бегу к ним. Бойцу осколком разорвало весь живот.
Беру его на руки и несу за ближнюю пятиэтажку, где нахо-
дились санитары. Затем снова вернулся в бой. В эту ночь
нам пришлось отступить. На помощь нам пришла артил-
лерия. После артобстрела, на утро, мы взяли здание Дома
культуры.
Это был мой первый бой, в этом бою мы потеряли мно-
го товарищей, и друг, которого я вынес с поля боя, тоже
погиб, ранение было смертельным.
За вынос раненого товарища с поля боя я был награж-
ден медалью Суворова. Награду мне вручили в 1996 году.
До 16 февраля находились в Грозном. Полторы недели
ждали погоды: шли проливные дожди. Затем колонны
двинулись на Гудермес, постоянно подвергаясь артобст-
релу, особенно ночью. Возле Гудермеса полки разброса-
ли по точкам. Наша рота разместилась у двух дорог, по
которым должны были отступать боевики. С одной сто-
роны их штурмовали внутренние войска, а здесь долж-
ны были штурмовать их мы. Бой был удачным. Мы поло-
жили много боевиков. В этом бою мы с товарищем Су-
леймановым Тагином взяли в плен двух “духов”.
Со мной служили ребята из Кургана, Челябинска, Моск-
вы, Минска и других городов. Никогда не было никаких раз-
делений, все были как братья. В первые дни в Чечне было
страшно, но человек ко всему привыкает. Постепенно и у
нас появлялась военная закалка, жесткость и мужество.
Самый тяжелый бой был за взятие господствующей вы-
сотки возле города Гудермеса. Наш взвод пошел на раз-
ведку. Напоролись на засаду. “Духи” открыли огонь. Мы от-
ступили. На утро с полковой разведкой мы вновь отправи-
лись на “прочесывание” и попали в окружение. Немного
растерялись. Наш комбат, бывший “афганец”, воевавший
во многих горячих точках, поднял в нас боевой дух, обра-
тившись со словами: “Ребята, не робейте, каждый десант-
ник стоит 3-х “духов””. Думаю, эти слова помогли нам вый-
ти из окружения, правда, мы потеряли тогда товарищей:
двух разведчиков и сапера. Отступали, открыв огонь. За-
тем по “духам” ударила наша артиллерия. После артобст-
рела пошли в атаку. Во время боя мы нашли наших ре-
бят. Наш сапер родился в “рубашке”: он раненый лежал
на животе, духи взяли его автомат, не перевернув его на
спину, тем самым не заметили в нем признаков жизни.
Он рассказал, как наших раненых “духи” достреливали.
В этом бою перебили много боевиков, но и потеряли
многих своих товарищей. С этой господствующей высотки,
после прибытия замены 1-го мая 1995 года, меня отправи-
ли в Псков, в дивизию, а уже оттуда я демобилизовался.

Сержик Милоян

СОЛДАТСКИЕ БУДНИ В ЧЕЧНЕ

Впервые в Чечню я попал 7 мая 1995 года. Наше
подразделение дислоцировалось под Бамутом.
Хорошо запомнился праздничный салют в честь Дня По-
беды. В горах темнеет рано, ночи очень темные, а потому
залпы установок “Град”, выстрелы из минометов и трассе-
ров расцветили ночное небо немыслимыми красками.
В конце мая маневренная группа, в которую входил взвод,
около станции Асинская охраняла водозаборы и консерв-
ный завод. Здесь активных боевых действий не велось.
В конце июня колонной из 30 машин маневренная груп-
па отправилась в Ножай-Юртовский район. Наш БТР шел
в дозоре – мерах в пятистах впереди. Близ селения Оре-
хово раздался взрыв: машину подбросило и раскололо
пополам, восьмерых бойцов, сидевших на броне, разме-
тало вокруг. Разгорелась перестрелка. Все же нам уда-
лось выйти из-под огня без потерь, только несколько че-
ловек контузило, в том числе и меня.
Далее колонна миновала город Грозный и остановилась
в местечке Балаису. Здесь простояли до августа 1995 года.
Занимались поисками боевиков в горах по данным развед-
ки. Приходилось несладко: бездорожье, по скалам не прой-
дешь, а на дорогах бандиты стерегут, да и местное насе-
ление днем молоком угощает, а ночью стреляло по нам.
В средине августа нас перебросили в Октябрьский район
города Грозный. Заняли позиции в землянках на сопках, на-
зываемых “Три дурака”. Местные жители относились к нам
враждебно. Слышал, как однажды ребенок лет шести-семи,
показывая на российских солдат, спрашивал у матери:

Мама, они – убийцы?
Как будешь чувствовать себя после таких вопросов детей?
Рейды по столице Чечни, поиск боевиков – основная
задача в тот период. Однажды в склад боеприпасов по-
пал снаряд боевиков. Огромный взрыв унес жизни сразу
двадцати четырех российских солдат. Жуткий случай…
После Грозного нас направили в станицу Шелковская.
Здесь прямо с боевого поста у нас ушел один паренек.
Был он слабохарактерным, постоянно просил, чтобы его
отправили домой. Через пару дней был найден труп бег-
леца… с отрезанной головой.
В сентябре наше подразделение перебросили в город
Серноводск, где пришлось участвовать в штурме гости-
ницы “АССА-2”. По данным разведки в ней засело около
пятисот боевиков. Взвод потерял десть человек, а я по-
лучил осколочное ранение в живот.
Январь-апрель простояли в Алхон-Кале, жили в па-
латках. Здесь погиб командир взвода, погиб глупо: по-
шел в ларек за сигаретами и схлопотал пулю из проезжа-
ющей мимо автомашины. Здесь подобное не редкость.
Позднее участвовали в зачистках сел Гехи-Чу, Урус-
Мартан, Ачхой-Мартан, Семашки и других. Мы понесли
здесь большие потери. В этих ситуациях приходилось
брать командование на себя даже простым бойцам, так
как все офицеры погибли.
Последнее место дислокации – Ачхой-Мартан. Тут для
меня окончилась первая чеченская кампания, отсюда я
демобилизовался и уехал домой.
Прошли годы, но Чечня не отпускала меня, я испытывал
по ней какую-то ностальгию, вспоминал павших боевых дру-
зей, различные события и встречи с интересными людьми,
ощущал на губах вкус черемши – дикого чеснока, который в
изобилии растет в горах, грецких орехов, заменявших нам
сухой паек во время боев и походов, да много чего…
И вот 17 октября 2002 года я вновь прибыл на Север-
ный Кавказ для прохождения службы по контракту. Служ-
бу начал в городе Аргун, в разведывательном взводе, где
пробыл до декабря. Участвовал в оперативно-розыскных
мероприятиях. Хотя война официально закончилась, но
колонны российских войск постоянно подвергались об-
стрелам. Ночами даже с мечети стреляли по нам.
Затем взвод перевели в Ножай-Юртовский район. К
тому времени многие объекты были восстановлены. Ме-
стное население относилось к российским солдатам уже
дружелюбно и помогало продуктами. Бойцы покупали раз-
говорники, учили чеченский язык. Я стал не только пони-
мать его, но и мог произносить отдельные фразы.
По-прежнему ходили в рейды, участвовали в разведыва-
тельно-поисковых действиях: ходили по горам и лесам в по-
исках бандформирований. Однажды около ручья Ярык Су
(чистая вода) обнаружили следы «диких кабанов». Устрои-
ли засаду: трое бойцов в маскировочных халатах укрылись
около тропы в кронах деревьев. И вот, часов в пять утра,
появилось не менее сорока бандитов, вооруженных до зу-
бов, с лошадьми. Они прошли прямо под нами. Еще долго
мы потом сидели в оцепенении, не проронив ни слова.
В феврале 2003 года вернулись на базу. Когда прохо-
дили по ущелью, нас обстреляли со своих же “вертушек”,
пришлось прятаться под скалами. Связались по рации
со штабом. А дальше тропа повела вниз, первым следо-
вал мой приятель Ренат. Вдруг раздался взрыв: боец на-
ступил на мину, в результате получил 15 осколочных ра-
нений. Позже мы узнали, что шли прямо по минному полю.
Многие, прочитав эти строки, скажут: “Что за охота –
ехать в Чечню?” А мне нравится познавать опасность и
преодолевать ее. Кровь по жилам тогда быстрее бежит,
вкус к жизни обостряется.
Думаю, даже уверен, вот отдохну малость, я вновь зак-
лючу контракт и отправлюсь на службу в Чечню. Кому-то
ведь все равно надо делать эту непростую работу, так пусть
это буду я, кто не боится ее, а там – что Бог пошлет.

Рассказы и статьи

Чеченская война. Мира не будет

Ведено

Ночью умер доктор. Просто уснул и не проснулся. Он лежал на койке молодой, сильный, красивый, а мы молча стояли вокруг него. Сознание отказывалось воспринимать эту смерть. Не от пули, не от осколка, не от выстрела врага, а оттого что в глубине этого крепкого молодого тела сердце вдруг устало от этой войны, от ее грязи и боли. Устало и остановилось.

Настроение было ни к черту! Лил долгий, нудный дождь, превращая в болото лагерь отряда. Низкое мертвенно-серое небо источалось на землю ледяными колючими струями, которыми то и дело стегал по лицу безумный горный ветер. Расстояние в пару десятков метров между палатками превратилось в полосу препятствий, и каждый шаг на скользком крутом склоне требовал сноровки и равновесия.

Воистину, дождь в горах — особый катаклизм. Еле тлели в буржуйке сырые чурки, затягивая палатку едким дымом и не давая тепла. Все отсырело и пропиталось водой. Чавкала грязь под ногами, противно лип к спине холодный, сырой камуфляж. Дробно барабанил по брезенту дождь. Еще и док умер…

Мы штурмовали древнюю Ичкерию, самое сердце Чечни — Веденский район. Хотя что значит штурмовали? Мотострелковая дивизия, сбив дудаевские блоки и засады, забралась в эту горную долину и остановилась. Войны не было.

«Чечи» слишком ценили и любили эту «древнюю Ичкерию». К комдиву потянулись ходоки-посланцы из окрестных аулов, лукаво заверявшие в миролюбии и верности, а на деле, готовые подписать что угодно, хоть договор с Иблисом — мусульманским дьяволом, лишь бы выжить, выдавить отсюда армию. Не дать ей сделать здесь ни одного выстрела.

Это там, в долине, в чужих кишлаках они легко и безжалостно подставляли чужие дома под русские снаряды и бомбы. Это долинным чеченцам пришлось познать на себе весь ужас этой войны: руины разрушенных кишлаков, пепелища родных домов, смерть и страх. Здесь же они поджали когти перед русской военной мощью, замерли. Это их гнездо, это их вотчина. Ее они хотели сохранить любой ценой.

И дивизия поневоле втягивалась в эту игру. Привыкшая воевать, стирать с лица земли опорные пункты врага, ломать огнем и железом его сопротивление, она сейчас неуклюже и недовольно занималась «миротворчеством» — переговорами с «бородачами», с какими-то юркими «администраторами», «делегатами», «послами», у которых как на подбор была приклеена к губам улыбка, а глаза блудливо шарили по округе, не то подсчитывая технику, не то просто прячась от наших глаз.

И комдив, и «послы» отлично понимали всю лживость и неискренность подписанных бумажек и данных обещаний, потому переговоры шли ни шатко ни валко. Как-то по инерции, без интереса, вяло.
Армейский же народ — солдаты, взводные, ротные — мрачно матерились в адрес «переговорщиков».

— Смести тут все к такой-то матери. Выжечь это змеиное гнездо, забросать минами, чтобы еще лет пять они боялись сюда вернуться. Вот дедушка Сталин мудрый был. Знал, как с ними обращаться. Без бомбежек и жертв. Гуманист, не то что Ельцин.

…Хрена ли дадут переговоры! У них здесь логово. Мы уйдем — они опять сюда все стащут. И оружие, и технику. Базы развернут. Рабов нахватают по России. Сжечь бы здесь все дотла!

Но жечь не давали. Война замерла в предгорьях Ведено.

Кто на этой земле сразу и безоговорочно принял русских — так это животные. Почти в каждом экипаже, в каждом взводе кто-то живет. Где пес, где кот, где петух. Однажды на дороге встретился бэтээр, на его броне среди солдат раскинулся… медвежонок, у которого на голове ловко сидела военная кепка.

У псов клички как на подбор — Джохар, Нохча, Шамиль.

Вообще создалось впечатление, что все, кто не был привязан за шею веревкой к чеченским домам и заборам, переметнулись к русским: коты, собаки, птицы. Видимо, с избытком познали особенности чеченского характера. Баранам вот только не повезло. Судьба у них одна — при любой власти.

Ведено по-чеченски — «плоское место». Сразу бросается в глаза нетронутость земли и запущенность сел. Нигде ни клочка вспаханного, нигде ни лозы виноградной, ни сада. Грязные, покосившиеся заборы, плетни. Труд здесь явно не в традиции и не в почете. «Русские, нам нужны ваши бабы, мы их… будем, и ваши руки, чтобы вы на нас работали», — философствовал в эфире как-то чеченский радист. В этой формуле — вся их мораль. Радист был нахальный, любил залезть на наши частоты и порассуждать о «русских свиньях» и «чеченских героях». Это его и подвело. Гэрэушный спецназ засек место, откуда тот вещал. Вместе с «философом» накрыли здесь целый радиоцентр. Завалили десяток «чечей» и местного командира. А радист на своем опыте убедился, что русская рука может не только пахать.

Но здесь, в Ведено, воевать не дают. В селах открыто ходят, поплевывая сквозь зубы вслед бэтээрам, бритые наголо бородачи лет тридцати, в глазах у которых застыла волчья тоска по чужой крови. Они нынче «мирные», с ними подписан «договор». Уйдет дивизия, и вслед за ней уйдут в долину эти. Уйдут убивать, грабить, мстить. Но сейчас тронуть их не моги — миротворчество. Их бы, миротворцев, сюда — под пули.

Неугомонная

19-ю мотострелковую дивизию «духи» прозвали Неугомонной, потому как вот уже полтора года она мотается по Чечне из одного конца в другой, гоняет банды и отряды, берет города и аулы, сшибает засады и опорные пункты. Бравшая Грозный, воевавшая в Северной группировке, она потом брала Аргун и Гудермес, дралась под Ведено и Бамутом. Сейчас она вновь здесь. Но ненадолго. Скоро ее полки уйдут под Шали, где, по данным разведки, скопилось до полутора тысяч боевиков, потом, скорее всего, двинутся на северо-восток. Вот уж точно — неугомонная дивизия…

Но война — не праздник. За неугомонность дивизия дорого платит. За полтора года она потеряла триста человек убитыми и около полутора тысяч ранеными. При штатной численности в семь-восемь тысяч человек — это почти четверть состава. Нет здесь роты или взвода, где не было бы своего скорбного списка потерь…

Но если бы только дело было в боевых потерях — куда болезненней, тяжелей переживаются потери иные. В дивизии с горечью и болью говорят о бывшем командире одного из полков полковнике Соколове и начальнике разведки этого полка капитане Авджяне. Оба были своего рода легендой дивизии. О их подвигах при штурме Грозного можно рассказывать очень долго. Оба были представлены к званию Героя и оба были… изгнаны из дивизии и из армии. «Вина» их заключалась в том, что в пылу боя захватив трех «духов», солдаты попросту не довезли тех до штаба. Полковника и капитана с должностей сняли и отдали под суд «за самосуд». Дивизию это так взорвало, что еще чуть-чуть — и батальоны пошли бы громить прокуратуру. Начальство одумалось. Судить офицеров не стали, но все равно выгнали. Незаслуженно и позорно. И боль эта до сих пор не забывается…

Воюет Неугомонная с каким-то особым азартом. Своим неповторимым почерком. Начальник артиллерии, невысокий, плотный полковник с внимательными, цепкими глазами, рассказывал:

— Вот месяц назад мои работали — это да! Одна батарея стояла в Ингушетии, другая — под Ведено, а САУ — под Хасавюртом. Так снаряды клали по целям всего в ста метрах от нашего переднего края. И ни одного — по своим. Все — в цель. Пехота потом благодарила…

Даже мне, далекому от артиллерии человеку, была понятна гордость артиллериста. Такая работа действительно высший класс!

Мы выходим на рассвете…

«По горам гуляет ветер. Поднимая наши мысли до небес. Только пыль под сапогами. С нами Бог и с нами знамя и тяжелый АКС наперевес…» — «компот» из Киплинга и бытовухи Чечни напевает под гитару разведчик-офицер гэрэушного спецназа. Он командир группы. Обычный русский молодой мужик. Ничего рэмбовского или шварценеггерского, а за душой — полтора года войны. Не счесть, сколько рейдов в тыл к «чехам». На счету не один десяток «духов». Вообще настоящих «спецов» определить может только опытный человек. Обвешанных оружием до бровей в камуфляже и модных «разгрузках» здесь сколько угодно. Но до «спецов» им — как до неба! Настоящий же разведчик обычно в ношеном-заношеном «горнике» — обычной студенческой брезентовой ветровке — и таких же штанах. И оружия на нем ровно столько, сколько надо — без излишков. Ни тебе крутых камуфляжей, ни перчаток без пальцев и тому подобных прибамбасов.

«Спеца» можно узнать по лицу, выдубленному ветрами, непогодой, солнцем и холодом, ставшему каким-то особенно смугло-загорелым.

— Вся жизнь — на улице. Как у волков, — смеется командир «спецов». — Я вот даже начал подшерсток отращивать и когти… — майор скребет густую растительность на груди.
Под утро лагерь «спецов» опустел. Группы ушли в горы. Гитара осталась в спальнике ждать хозяина.

Замена

— «Плафон» запросил «вертушку». Она будет через полчаса, — объявил командир. «Плафон» — позывной авианаводчика, закрепленного за отрядом. Позывной плавно перешел в кличку. Плафон — сухощавый блондин — в миру, т.е. вне войны, летчик на Ан-12. Сейчас он кутается в дождевик на площадке приземления, а в штабной палатке разборки:

— Я сам хочу остаться, — в который уже раз тянул свое невысокий крепыш — командир группы. — Я знаю людей. Они привыкли ко мне. В обстановке разбираюсь. Заменюсь через месяц.

— Командир, ну хочет человек сам. Почему не оставить? Заменим связиста, у него тоже скоро срок выйдет, — поддерживал отказника другой комгруппы.
Командир отряда — подполковник, бывший десантник, подытожил коротко:

— Ты летишь! Собирайся, скоро «вертушка». Хочет, не хочет… Не дети! Вышел срок — домой. Случись что — я сам себе никогда не прощу. Усталость есть усталость. Отдохнешь — вернешься…

Заменяются по-разному. Кто-то, демонстративно зачеркивая день за днем на календаре, отсчитывая свой срок, готовясь за неделю к отлету. Кто-то лишь успевает торопливо схватить рюкзак со шмотками, вернувшись с гор и опаздывая на «вертушку». Похоже, пожалуй, всегда одно — это грусть при расставании. Тяжело оставлять здесь друзей, кошки скребут на душе. И очень часто при расставании слышишь:

— Ждите, братцы! Не задержусь…

Вот возвращаются сюда действительно здорово. С сумками подарков, гостинцев, писем, водки. Возвращаются весело, с каким-то странным чувством легкости освобождения. И, попадая в крепкие объятия друзей, вдруг ловишь себя на мысли, что томился без них. Тосковал там, в мирной Москве, по этим людям, по этому делу…

Гвардейцы и мушкетеры

Как на любой войне, здесь плохо делится слава. Каждый норовит отщипнуть кусок побольше и доказать, что именно он (его полк, его род войск) «сделал» войну. А заодно за глаза «оторваться» на соседей.

Армейцы язвят по адресу внутренних войск, вэвэшники той же монетой платят «советам» — так называют армейцев. И те и другие поругивают десантников и спецназовцев, а те, в свою очередь, не прочь проехаться по пехоте и танкистам. Летчикам достается от всех сразу.

Все ревниво подсчитывают, кто где больше воевал, кто какие города брал, кто больше завалил «чечей».

И наблюдая за этой перепалкой, вдруг ловишь себя на мысли, что все это очень напоминает сюжет Дюма — о бесконечной вражде гвардейцев кардинала и мушкетеров короля.

Но приходит приказ, и вся ревность — побоку. Пехота штурмует дудаевские укрепрайоны, окружает поселки. На «зачистку» внутрь этих змеюшников идут внутренние войска и сотрудники МВД. Где-то в горах шерстят «чечей» «спецы».

У каждого свое дело на этой войне.

Славой потом сочтемся…

А вообще — все очень устали. Устали люди, устала техника, устало оружие. Отряд спецназа, принявший меня к себе, уже полтора года не вылезает с этой войны. Когда-то новенькие бэтээры теперь напоминают больных стариков, когда сопя и кашляя, как астматики, они на пределе изношенных своих движков еле карабкаются в горы. Рябые, с выгоревшей от бесконечной стрельбы краской стволы пулеметов. Штопаные-перештопаные камуфляжи, измочаленные, драные палатки. Полтора года войны! Три последних месяца в горах безвылазно. Сотни километров дорог. Десятки кишлаков. Потери. Бои.

Люди на полнейшем запределе измотанности, усталости. И все же это отряд! Это странный русский менталитет, когда никто не жалуется, не клянет судьбу, а вернувшись с гор ночью и получив новую задачу, безропотно начинает готовиться к рейду. Заправлять, торопливо чистить свои измотанные, выходившие весь мыслимый ресурс бэтээры. Набивать патронами ленты и магазины, заряжать аккумуляторы радиостанций, латать ползущие от ветхости ветровки и штаны. И лишь под утро забыться на пару часов во сне. Черном, глубоком, без сновидений.

А потом, проглотив наскоро кашу с рыбными консервами — тушенка давно закончилась, как закончились хлеб и масло, рассаживаться по броне — и вперед! «Мы выходим на рассвете…»

…Мира не будет. Как бы о нем ни вещали московские политики, мира здесь не будет еще очень долго…

Я видел русского раба, четыре года отбатрачившего в Дарго. Его глаза невозможно забыть.
Я видел русскую старуху — ей сорок два года. В Грозном убили ее мужа и сына, о судьбе тринадцатилетней дочери она не знает ничего…

Я видел здесь такое, что, наверное, глаза мои давно должны были почернеть от ужаса и ненависти. Как, впрочем, у любого солдата на этой войне…

Нет, мира не будет. Его нам никто не даст.

Москва — Ханкала — Шали — Ведено — Москва

Вооружение